[r-impertinent]

История Мари-Жоб Кергену

Мари-Жоб Кергену была посыльной на Иль-Гран-де (Большом острове), по-бретонски – Энес-Вёр, на трегорском побережье. Однажды в будний день, в четверг, она ехала в Ланньон на рынок на полуразбитой повозке, в которую была впряжена худая лошаденка. А упряжь была еще более жалкой, чем лошадь, как говорится, вся в рванье. Это чудо, что старуха и ее экипаж не застряли двадцать раз на изрезанной тинистыми рытвинами и усеянной камнями прибрежной дороге, соединявшей остров с материком во время отлива. Тем более что Мари-Жоб этот переход делала всегда ночью, выезжая утром до рассвета и возвращаясь с восходом луны, когда она была. И еще одно чудо, что ни разу не повстречалась она с лихими людьми. Потому что чего хватает в этих местах, у Плюмера и Требердена, так это всяких бродяг; а товары, которые обычно обязана перевозить рассыльная в своей повозке, могут соблазнить не слишком щепетильных людей, которые только потому и занимаются собиранием выброшенных морем обломков, что ничего лучше они не могут найти.
Ее спрашивали иногда:
- Вы не боитесь, Мари-Жоб, ездить вот так, одна, ночью по этим дорогам?
На что она отвечала:
- Наоборот, это меня боятся. Моя повозка так гремит, что люди думают, что это повозка Анку.
И правда, в темноте можно было ошибиться, так скрипели оси, так звякало железо, да и у лошади был такой вид, словно она с того света. И потом, если уж говорить начистоту, было еще кое-что, в чем старая Мари-Жоб не признавалась: в округе поговаривали, что она немного колдунья. На знала «секреты», и сааме дерзкие шалопаи предпочитали держаться от нее на почтительном расстоянии, чтобы она не навела на них порчу.
Однако однажды ночью с ней случилось вот что.

***
Это было зимой, в конце декабря. С начала недели стоял такой мороз, что камни на могилах раскалывались. Хотя Мари-Жоб к плохой погоде было не привыкать, она заявила, что, если будет такой холод, она ни за что не поедет на рынок в Ланньон, жалея не только себя, но и Можи, свою лошадь, которая, как говорила Мари-Жоб, была вся ее семья. Но вот в среду вечером, в час «Анжелюса», она увидела на пороге дома свою лучшую клиентку, Глаудиу Гофф, торговку табаком.
- Слух прошел, Мари-Жоб, что вы не собираетесь ехать завтра на рынок, это правда?
- А то как же, Глаудиа Гофф! Разве это по-христиански – гнать Можи в такую погоду, когда даже чайки клюва не поднимут?
- И все-таки я вас прошу об этом, из уважения ко мне. Вы же знаете, я всегда даю вам заработать, Мари-Жоб… Пожалуйста, не отказывайте. Мой запас табака заканчивается. Если я его не пополню в воскресенье, что я предложу камнеломам, когда они все придут после поздней обедни покупать табак на следующую неделю?
Надо сказать, что Энес-Вёр – это остров камнеломов, их здесь по меньшей мере три или четыре сотни, они рубят скалы на строительный камень. И это не всегда покладистые парни, как вы понимаете, особенно потому, что среди них столько же нормандцев, сколько и бретонцев. Конечно, Глаудия Гофф волновалась не зря, это люди могли разгромить ее лавку, если в ней, единственной на острове, они не получат того, что им нужно. Мари-Жоб Кергену это хорошо понимала. Именно она каждый четверг должна была ездить за табаком на табачную фабрику. И правду говоря, она бы очень сильно огорчилась, если бы из-за нее в воскресенье у ее хорошей знакомой возникли неприятности, а может, что и похуже. Но, с другой стороны, была Можи, дорогая бедная Можи!.. И потом, у Мари-Жоб было какое-то предчувствие, что для нее самой это может плохо обернуться. Внутренний голос говорил ей: «Не меняй решения! Решила остаться и оставайся!»
Но та, другая, все умоляла ее. И тогда Мари-Жоб, которая внешне была резковата, но сердце имела чувствительное, в конце концов сказала:
- Ладно, будет вам ваш табак.
И она немедля направилась в стойло, чтобы, как она это обычно делала перед поездкой, приготовить Можи.
На следующий день, в час отлива, она покинула остров в своем обычном экипаже, как всегда в красных митенках на руках и в толстой шерстяной накидке, покрикивая «Но-о» Можи, уши которой как иглами колол холодный ветер. И старой женщине, и старой лошади было неспокойно. Однако до Ланньона они добрались без помех. Хозяйка постоялого двора – того, что на пирсе, под вывеской «Серебряный якорь», - сказала Мари-Жоб, появившейся после того, как она выполнила все поручения:
- Иисус! Мария! Надеюсь, вы хоть обратно-то не собираетесь ехать? Вы же заледенеете, не добравшись до Иль-Гранда!
И она стала уговаривать ее остаться ночевать. Но старуха было непреклонна.
- Когда я еду, я и возвращаюсь. Дайте мне только чашку горячего кофе и стаканчик глории.
Было очень заметно, что она выглядит далеко не так, как в свои хорошие дни. Расставаясь с хозяйкой «Серебряного якоря», она сказала ей грустно:
- Думаю, что обратная дорога будет тяжелой. У меня в левом ухе какой-то скверный звон…
Но это не помешало ей хлестнуть кнутом Можи и двинуться в путь в надвигающийся ранний вечер декабря, осенив себя крестом, как настоящая христианка, которая знает, что во всем надо надеяться на Бога. До Плюмера все шло хорошо, не считая холода, становившегося все сильнее, так что Мари-Жоб, сидя на своем сидении, среди пакетов, наполнявших повозку, чувствовала, как у нее немеют и тело, и душа. Чтобы вывести себя из оцепенения, они принялась громко читать десятистишия. Но даже звук собственного голоса в конце концов убаюкал ее, словно колыбельная, так что, несмотря на все усилия, она не то что бы заснула, но забылась. Но внезапно сквозь забытье она ощутила, как что-то необычное прошло мимо. Она протерла глаза, напрягла сознание и обнаружила, что ее тележка стоит.
- Эй, Можи?! – прикрикнула она.
Можи прянула мохнатыми ушами, но не сдвинулась с места. Мари-Жоб тронула лошадь кнутом. Она даже не шевельнулась. Тогда Мари-Жоб ударила ее кнутовищем. Можи выгнула шею под ударами, но осталась неподвижна. Было видно, как раздувались ее бока, словно кузнечные меха, и белый пар вырывался из ноздрей в морозную тьму; была уже глубокая ночь, и яркие голубые звезды сияли на небосводе.
«Вот еще новости», - подумала Мари-Жоб Кергену.
Уже семнадцать лет, как они жили, по ее словам, одной семьей с Можи, и та всегда была образцовой лошадью, которая хотела только того, чего хотела хозяйка… Что же это такое вдруг на нее нашло, да еще и когда она должна была так же спешить в теплое стойло, как хозяйка – в теплую постель. Чтобы узнать это, Мари-Жоб даже решилась, правда ворча, слезть со своей скамьи. Она ожидала обнаружить какую-то преграду, может быть, пьяницу, который разлегся поперек дороги. Но напрасно она высматривала, выискивала какую-нибудь тень перед собой (они были в том месте, где дорога спускается к Троверну, чтобы затем выйти к песчаному берег), она не увидела ничего необычного. Дорога бежала между склонами, и ничего, кроме теней, которые отбрасывали не нее дубы с обломанными сучьими, на ней не было.
- Ну же, Можи! – говорила старуха, подбадривая лошадь, взял ее под уздцы. Но лошадь громко всхрапнула, затрясла головой и уперлась передними ногами, отказываясь сделать хоть один шаг. Тогда Мари-Жоб поняла, что это должно быть что-то сверхъестественное.
Я уже вам говорила, что она была немного колдуньей. Другая бы ан ее месте испугалась. Но она знала жесты, которые нужно делать, и слова, которые нужно было произносить в определенных обстоятельствах.
Она нарисовала крест на дороге своим кнутом, говоря:
- Этим крестом, что я начертила моим кормильцем, я приказываю вещи или живому существу, присутствующему здесь, но невидимому, объявить – он здесь от Бога или от дьявола.
Как только она это договорила, со дна канавы раздался голос:
- Вашу лошадь не пропускает то, что я несу.
Она смело шагнула к месту, откуда шел голос, накинув свой кнут на шею. И увидела очень старого маленького человечка, сидевшего на корточках в траве, словно изнемогший от усталости. У него был такой измученный, такой печальный, такой несчастный вид, что она почувствовала к нему жалость.
- Вы что, старина, надумали оставаться здесь в такую ночь, рискуя погибнуть?
- Я жду, - ответил он, - добрую душу, которая мне помогла бы встать.
- Кто бы вы ни были, тело или дух, христианин или язычник, никто не скажет, что Мари-Жоб Кергену вам не помогла, - прошептала замечательная женщина, наклоняясь к несчастному.
С ее помощью он сумел подняться на ноги, но спина его оставалась согнутой, словно под невидимой тяжестью. Мари-Жоб спросила его:
- А где то, что вы несете и что так пугает животных?
Старичок ответил жалобным голосом:
- Ваши глаза не могут это видеть, но ноздри вашей лошади его суют. Животные часто знаю больше, чем люди. Ваша лошадь не пойдет дальше, пока она не учует, что меня больше нет на дороге, ни впереди ее, ни сзади.
- Но не хотите же вы, чтобы я оставалась здесь вечно. Мне нужно вернуться в Иль-Гранд. Раз ух я оказала услугу вам, дайте мне совет: что я должна сделать еще?
- Я не имею права ни о чем просить: это вы должны предлагать.
Наверное, первый раз в своей жизни посыльная Мари-Жоб Кергену за мгновение растерялась.
- «Ни спереди, ни сзади на дороге…» - размышляла она. И вдруг воскликнула: - В моей повозке, вот где вы не будете больше на дороге. Залезайте!
- Бог вас благословит! – сказал старый человечек. – Вы разгадали.
И он поплелся, сгорбившись, к повозке и втиснулся туда с невероятным трудом, хотя Мари-Жоб вталкивала его обеими руками. Когда он упал на единственное сиденье, показалось, что ось прогнулась, и послышался глухой удар, словно доски стукнулись друг о друга. Добрая женщина устроилась, как могла, рядом с этим странным спутником, и Можи тотчас же пустилась рысью по дороге с таким рвением, к какому никогда и привычки-то не имела, даже когда начинала чуять запах своей конюшни.

***
- Так вы тоже пусть держите на Иль-Гранд? – поинтересовалась Мари-Жоб через несколько минут, больше для того, чтобы прервать молчание.
- Да, - коротко ответил старик, казалось не слишком расположенный к беседе; он сидел, по-прежнему сгорбившись под тяжестью той самой невидимой таинственной ноши.
- Что-то я не помню, что я вас там встречала.
- О, вы были слишком молоды, когда я уехал оттуда.
- А вы, кажется, едете издалека?
- Очень издалека.
Мари не осмелилась больше его расспрашивать. К тому же они въехали на песчаное дно пролива, где требовалось особое ее внимание: едва заметная здесь тропа, заменявшая дорогу, была опасна глубокими рытвинами, заполненными тиной, и каменными обломками. И тут посыльная почувствовала, что колеса повозки вязнут в песке гораздо больше, чем обычно.
- Черт возьми, - пробормотала она сквозь зубы, - мы, должно быть, страшно перегружены!..
И это при том, что она взяла в городе мало покупок, а такой тщедушный весил не больше мальчугана, значит, надо было думать, все это из-за того груза, который по словам старика, он нес на себе. Но об этом славная женщина не могла размышлять, да и Можи, наверное, тоже: несмотря на свое старание, она начинала выбиваться из сил и спотыкаться на каждом шагу; когда они наконец выбрались на твердую землю Энес-Вёра, у нее не было ни одного сухого волоска.
Здесь, вы знаете, развилка двух дорог: одна поворачивает налево, к приходской церкви, другая – в поселок, где было обиталище Мари-Жоб Кергену. Она воспользовалась тем, что Можи приостановилась здесь, чтобы отдышаться, и сказала своему молчаливому спутнику, с которым она спешила расстаться:
- Ну вот, мы и на острове, старина. Господь проведет вас по вашей дороге.
- Ладно, - простонал старичок. И он попытался подняться, но тут же упал ан сиденье, со всем своим грузом, вернее, с грузом неизвестной вещи. И снова прогнулась ось, и снова раздался треск сдвинувшихся досок. – Ну могу, - простонал он с такой болью, что у Мари-Жоб внутри все дрогнуло.
- Ладно, - сказала она, хоть мне и непонятны ваши действия и как бы я не спешила возвратиться домой, есть еще кое-что, из за чего я постараюсь быть вам полезной. Говорите!
- Тогда, ответил он, - довезите меня до кладбища Сен-Совер.
На кладбище! В такой час!.. Мари-Жоб уже была готова ответить, что при всем совеем желании она не сможет сделать этого для него, но Можи не оставила ей времени на это. Как будто поняв слова бедного старичка, они двинулась налево, по дороге к Сен-Совер. Мари-Жоб не знала, что и думать. Когда они подъехали к ограде приходского участка, оказалось, что решетка, против обыкновенного, была открыта. Странный пилигрим удовлетворенно вскрикнул.
- Видите, меня ждут, - сказал он, - правду сказать, не слишком давно.
И, обнаружив силу, которую в нем нельзя было заподозрить, он почти легко спрыгнул на землю.
- Ну что ж, тем лучше, - сказала Мари-Жоб, готовая уехать. Но на это ее приключение не закончилось. Едва она добавила, как полагается, «до свидания, до следующей встречи», как старичок поспешил ответить:
- О нет, пожалуйста!.. Раз уж вы приехали со мной сюда, вы не можете уйти, пока я не завершу мое дело. Иначе тяжесть, которую я несу я, ляжет в будущем на ваши плечи… Я советую вам в ваших же интересах, потому что вы были так добры ко мне, - выйдите из повозки и идите за мною.
Мари-Жоб Кергену – это вам говорю я – была особой, которую трудно было смутить, но по тону, каким старичок произнес эти слова, она почувствовала, что было бы разумнее всего послушаться его. И она спустила ноги на землю, забросив вожжи на круп Можи.
- Так вот, - снова заговорил старичок, - мне нужно знать, где похоронен последний умерший в семье Паскью.
- Только это? – ответила она. – Я была на похоронах. Идемте.
Она пошла между могил, надгробные плиты из серого камня теснились почти вплотную друг к другу и были достаточно хорошо видны при свете звезд. И она нашла ту, что искала:
- Смотрите! Крест совсем новый. Здесь должно стоять имя Жанны-Ивонны Паскью, жены Скерана… Меня-то родители забыли обучить грамоте.
- А я уже давно ее забыл, - бросил в ответ старик, - но посмотрим, не ошиблись ли вы.
Сказав это, он лег на землю, головой к подножию могилы. И тогда произошло ужасное, невероятное… Камень приподнялся, откинулся в сторону, словно крышка сундука, и Мари-Жою Кергену ощутила на своем лице холодное дыхание смерти, а из-под земли донесся глухой стук, похожий на удар гроба о дно могильной ямы. Бледная от ужаса, Мари-Жоб прошептала: «Doue da bardon`an Anaon» («Господи, помилуй души усопших!»).
- Вы спасли сразу две души, - прозвучал рядом с нею голос ее спутника. Он стоял на ногах и был совсем другим. Маленький старичок выпрямился в полный рост и казался внезапно выросшим. У него не было носа, глазницы были пусты.
- Не пугайтесь, Мари-Жоб Кергену, - сказал он. – Я – Матиас Кавеннек, о котором вы наверняка слышали от вашего отца, мы были друзьями в юности. Он пошел вместе с другими парнями острова на берег, где вы меня встретили, чтобы проводить нас – меня и Патриса Паскью – на службу в армию, - мы вытащили жребий. Это было во времена Старого Наполеона. Нас обоих отправили на войну, вместе в одном полку. В Патриса попала пуля, он был рядом со мной; вечером, в полевом лазарете, он сказал мне: «Я умираю; возьми мои деньги и постарайся, чтобы меня похоронили в месте, которое можно легко узнать. Если ты выживешь, ты сможешь перевезти мои кости на Иль-Гранд и положить их рядом с прахом моих отцов, в родную землю». Он оставил мне крупную сумму, почти десять экю. Я заплатил за его отдельную могилу, но много месяцев спустя, когда нам сказали, что война закончена и нас отпустят домой, я был так счастлив, что на радостях пренебрег поручением Патриса Паскью: забыв о своей клятве, я вернулся домой без него. Пока меня не было, мои родители покинули Иль-Гранд, они купили ферму в Локемо, и я отправился туда, к ним. Там я женился, родил детей, там я и умер пятнадцать лет тому назад. Но недолго я лежал в могиле, я должен был подняться. До тех пор пока не будет выполнен мой долг перед другом, я не имел права на покой. Я должен было отыскать Паскью. И вот пятнадцать лет я иду, передвигаясь только от заката солнца до первых петухов, а в четные ночи – пятясь назад полпути плюс половина от половины дороги, проделанной в нечетные ночи. Гроб Патриса Паскью на моих плечах весил столько же, сколько все дерево, из которого было сделаны его доски. Это их стук вы слышали иногда. Не будь вы так добры, вы и ваша лошадь, еще не один год мне пришлось бы идти к концу моего наказания. Теперь мой долг выполнен. Господь вас скоро наградит, Мари-Жоб Кергену. Возвращайтесь с миром домой и приведите все ваши дела в порядок. Это последняя поездка, которую сделали вы и ваша Можи. До скорой встречи в раю!
Он умолк, и посыльная очутилась одна среди могил. Мертвец исчез. Церковный колокол отбивал полночь. Бедная женщина почувствовала, что она совсем окоченела. Она поспешила в свою повозку и скоро подъехала к дому.
На следующее утро, когда Глаудиа Гофф пришла за своим грузом табака, она нашла Мари-Жоб в постели.
- Неужели вы заболели? – спросила Глаудиа с участием.
- Точнее сказать, иду к своему концу, - ответила Мари-Жоб Кергену. – Это из-за вас, но я достаточно пожила и ни о чем не жалею. Только сделайте одно – пришлите ко мне священника. Она умерла в тот же день, помилуй ее Господи! И сразу после того, как ее положили в землю, пришлось хоронить и Можи: лошадь нашли уже совсем холодной, когда пришли за нею в ее стойло.

текст © Анатоль ле Бра, «Легенда о Смерти»